играл ее чувствами и уже забыл о ней. А может быть, он погиб в последние дни войны, что было бы, конечно, все же предпочтительнее, чем оказаться брошенной. Погибший возлюбленный придает хотя бы некий ореол значительности своей безутешной невесте – вроде того, какой окружает теперь Кэррин и Индию Уилкс, – в то время как на долю брошенной не достается ничего.
– О, бога ради, перестань! – воскликнула Скарлетт.
– Да, тебе легко говорить! – всхлипывала Сьюлин. – Ты была замужем, у тебя ребенок, все знают, что был кто-то, кто тебя любил. А каково мне? И у тебя еще хватает низости бросать мне в лицо, что я старая дева, хотя ты понимаешь, что это не моя вина! По-моему, это гадко!
– Ну, замолчи! Ты знаешь, я терпеть не могу тех, кто вечно хнычет. Ты прекрасно понимаешь, что наш старина Джо – Рыжие-Бакенбарды цел и невредим и скоро вернется и женится на тебе. Он достаточно для этого глуп. Другое дело, что я бы лично предпочла остаться старой девой, чем получить такого мужа.
Какое-то время в глубине повозки царило молчание. Кэррин с рассеянным видом утешала сестру, машинально поглаживая ее руку: мыслями она была далеко – на лесной тропе, по которой три года назад скакала верхом с Брентом Тарлтоном, – и в глазах ее появился странный экзальтированный блеск.
– Ах, – грустно вздохнула Мелани, – не могу себе представить Юг без наших прекрасных юношей! А как бы он расцвел, будь они живы! Мы должны быть мужественными, энергичными и умными, как они, Скарлетт. Все мы, у кого есть сыновья, должны вырастить их достойными занять место ушедших, вырастить их такими же храбрыми, как те.
– Таких, как они, уже не будет никогда, – тихо сказала Кэррин. – Никто не может их заменить.
И весь остаток пути они больше не разговаривали.
Как-то, несколькими днями позже, Кэтлин Калверт на закате солнца приехала в Тару. Приехала она, сидя верхом в дамском седле на муле – такой жалкой, хромоногой, вислоухой твари Скарлетт отродясь еще не видала, – да и сама Кэтлин – в платье из вылинявшей полосатой бумажной ткани, которая раньше шла только на одежду для слуг, в шляпе, завязанной под подбородком обрывком шпагата, – являла собой почти столь же жалкое зрелище. Она подъехала к дому, но не спешилась, и Скарлетт с Мелани, стоявшие на крыльце, любуясь закатом, спустились по ступенькам ей навстречу. Кэтлин была так же бледна, как и Кэйд в тот день, когда Скарлетт заезжала их проведать, – бледное, суровое лицо ее казалось застывшим, как фарфоровая маска, словно она дала обет молчания и боялась хоть единым словом его нарушить. Но сидела она на своем муле очень прямо и голову держала высоко.
Скарлетт внезапно вспомнился прием у Уилксон и как они с Кэтлин перешептывались по поводу Ретта Батлера. Как свежа и хороша была в тот день Кэтлин в пене голубого органди с душистыми розами у пояса, в маленьких черных бархатных туфельках, зашнурованных крест-накрест вокруг стройных лодыжек. Ничто не напоминало прежней грациозной девочки в этой застывшей фигуре, каменно восседавшей на муле.
– Нет, заходить я не буду, спасибо, – сказала она. – Я заехала только сообщить вам, что выхожу замуж.
– Как?
– За кого же?
– Кэти, какая великолепная новость!
– Когда же свадьба?
– Завтра, – сказала Кэтлин, и что-то в ее голосе смело радостные улыбки с их лиц. – Я приехала сообщить вам, что венчаюсь завтра в Джонсборо… и никого из вас не приглашаю на свадьбу.
Они проглотили это сообщение молча, озадаченно глядя на Кэтлин. Наконец Мелани заговорила:
– Это кто-нибудь, кого мы знаем, моя дорогая?
– Да, – ответила Кэтлин. – Это мистер Хилтон.
– Мистер Хилтон?
– Да, мистер Хилтон, наш управляющий.
Скарлетт едва не вскрикнула: «Ой!», но Кэтлин, упершись взглядом в Мелани, внезапно произнесла негромко, с неистовым отчаянием в голосе:
– Мелли, если
Часть третья 
