от хохота, его обезьяньи глазки искрились весельем, и он хлопнул Томми по сгорбленной спине.
– Нечего нагличать, – холодно заметила Скарлетт, не обнаружив в словах Томми повода для веселья. – Конечно, меня не растили, чтобы управлять лесопилкой.
– А я и не нагличаю. Вы же управляете лесопилкой, растили вас для этого или нет. И, надо сказать, управляете очень ловко. Собственно, никто из нас, насколько я понимаю, не делает того, что собирался делать, но все же, мне кажется, мы справляемся. Плох тот человек и плох тот народ, который сидит и льет слезы только потому, что жизнь складывается не так, как хотелось бы. Кстати, а почему бы вам, Скарлетт, не нанять какого-нибудь предприимчивого «саквояжника»? В лесах их невесть сколько бродит.
– Не нужны мне «саквояжники», «Саквояжники» крадут все, что плохо лежит и не раскалено добела. Да если бы они хоть чего-нибудь стоили, так и сидели бы у себя, а не примчались бы сюда, чтобы обгладывать наши кости. Мне нужен хороший человек из хорошей семьи, смекалистый, честный, энергичный и…
– Немногого вы хотите. Да только едва ли такого получите за свою цену. Все смекалистые, за исключением, пожалуй, увечных, уже нашли себе занятие. Может, они и не своим делом заняты, но работа у них есть. И работают они на себя, а не под началом у женщины.
– Мужчины, как я погляжу, если копнуть поглубже, не отличаются здравым смыслом.
– Может, оно и так, но гордости у них достаточно, – сухо заметил Томми.
– Гордости! У гордости вкус преотличный, особенно когда корочка хрустящая, да еще глазурью покрыта, – ядовито заметила Скарлетт.
Оба натянуто рассмеялись и – так показалось Скарлетт – словно бы объединились против нее в своем мужском неодобрении. «А ведь Томми сказал правду», – подумала она, перебирая в уме мужчин, к которым уже обращалась и к которым собиралась обратиться. Все они были заняты – заняты каждый своим делом, причем тяжелой работой, более тяжелой, чем они даже помыслить могли до войны. Делали они, возможно, то, что вовсе не хотели делать, – и не самое легкое, и не самое привычное, но все что-то делали. Слишком тяжкие были времена, чтобы люди могли выбирать. Если они и скорбели об утраченных надеждах и сожалели об утраченном образе жизни, то держали это про себя. Они вели новую войну, войну более тяжелую, чем та, которая осталась позади. И снова любили жизнь, – любили столь же страстно и столь же отчаянно, как прежде – до того, как война разрубила их жизнь пополам.
– Скарлетт, – сказал запинаясь Томми. – Мне неприятно просить вас об одолжении после всех дерзостей, которые я вам наговорил, но все же я попрошу. Да, может, это и вас устроит. Брат моей жены, Хью Элсинг, торгует дровами, и не очень успешно. Дело в том, что все, кроме янки, сами обеспечивают себя дровами. А я знаю, что Элсингам приходится сейчас очень туго. Я… я делаю все что могу, но у меня ведь на руках Фэнни, а потом еще мама и две овдовевшие сестры в Спарте, о которых я тоже должен заботиться. Хью человек хороший, а вам нужен хороший человек. К тому же он, как вы знаете, из хорошей семьи, и он честный.
– Да, но… не слишком, видно, Хью смышленый, если ничего у него не получается с дровами.
Томми пожал плечами.
– Очень уж жестко вы судите, Скарлетт, – сказал он. – Но вы все-таки подумайте насчет Хью. Может статься, вам придется взять кого-то и похуже. Я же считаю, что честность и трудолюбие Хью возместят отсутствие смекалки.
Скарлетт промолчала, не желая быть резкой. Она-то ведь считала, что лишь редкие качества, если такие существуют вообще, могут возместить отсутствие смекалки.
Тщетно объездив весь город и отказав не одному ретивому «саквояжнику», она все же решила наконец последовать совету Томми и предложить работу Хью Элсингу. Это был лихой, предприимчивый офицер во время войны, но два тяжелых ранения и четыре года, проведенных на полях битв, лишили его, как видно, всякой предприимчивости, и перед сложностями мирной жизни он был растерян, как ребенок. Теперь, когда он
