А Скарлетт в задумчивости поехала дальше. Уилл, конечно, обрадуется появлению хорошего работника в Таре. От Порка было мало пользы в полях, да никогда и не будет. С приездом Сэма Порк сможет переехать в Атланту и жить вместе с Дилси, как Скарлетт и обещала ему, когда умер Джералд.
Когда она подъехала к лесопилке, солнце уже садилось – обычно а эти часы она предпочитала быть дома. Джонни Гэллегер стоял в дверях жалкого сарайчика, который служил кухней для маленького лагеря лесозаготовителей. У барака, сооруженного из горбыля, где спали рабочие, на большом бревне сидели четверо из пяти каторжников, которых Скарлетт определила на лесопилку Джонни. Робы у них были грязные, пропахшие потом; когда они устало двигали ногами, на щиколотках позвякивали цепи, и весь их вид говорил об апатии и отчаянии. Какие они тощие, изнуренные, подумала Скарлетт, внимательно оглядывая их, а ведь еще совсем недавно, когда она их подряжала, это была крепкая команда. Они даже не подняли глаз при ее появлении – только Джонни повернулся в ее сторону, небрежно стащил с головы шляпу. Выражение его узкого смуглого личика сразу стало твердым.
– Не нравится мне вид этих людей, – внезапно сказала Скарлетт. – Они плохо выглядят. А где пятый?
– Говорит, что болен, – отрезал Джонни. – Он в бараке.
– А что с ним?
– Главным образом лень.
– Я хочу взглянуть на него.
– Не надо. Он скорей всего голый. Я сам им займусь. Завтра он у меня уже будет на работе.
Скарлетт медлила в нерешительности и в эту минуту увидела, как один из каторжников устало поднял голову и с неистребимой ненавистью посмотрел на Джонни, а потом снова уставился в землю.
– Ты их бьешь, этих людей, кнутом?
– Вот что, миссис Кеннеди, извините, но кто здесь управляющий? Вы поставили меня на эту лесопилку и велели мне ею управлять. И сказали, что не будете вмешиваться. Вы ведь на меня не можете пожаловаться, правда? Разве я не приношу вам дохода в два раза больше, чем мистер Элсинг?
– Да, приносишь, – сказала Скарлетт, но при этом по телу ее пробежала дрожь, словно на нее повеяло могильным холодом.
В этом лагере с его отвратительными бараками появилось что-то зловещее, чего не было при Хью Элсинге. Словно место это отъединили от остального мира, окружили высокими стенами – Скарлетт почувствовала, что кровь у нее леденеет. Эти каторжники были здесь так удалены от всего, настолько всецело зависели от Джонни Гэллегера, что вздумай он хлестать их кнутом или вообще жестоко с ними обращаться, она скорее всего никогда об этом и не узнает. Каторжники не решатся даже пожаловаться ей, страшась более жестоких наказаний, которые могут обрушиться на них после ее отъезда.
– Люди у тебя такие тощие. Ты их хорошо кормишь? Видит бог, я трачу достаточно денег на их еду – они должны бы быть откормленными, как боровы. На одну муку и свинину в прошлом месяце ушло тридцать долларов. Что ты даешь им на ужин?
Она подошла к сараю, служившему кухней, и заглянула внутрь. Толстуха мулатка, склонившаяся над ржавой старой плитой, поспешно выпрямилась, присела при виде Скарлетт и тут же снова повернулась к горшку, где варились черные бобы. Скарлетт знала, что Джонни Гэллегер живет с мулаткой, но решила лучше закрыть на это глаза. Ничего, кроме бобов и кукурузной лепешки, жарившейся на сковороде, на кухне видно не было.
– У тебя, что же, ничего для этих людей больше нет?
– Нет, мэм.
– А в бобы ты не кладешь грудинки?
– Нет, мэм.
– Значит, бобы ты варишь без свинины. Но без свинины черные бобы есть нельзя. Они же не дают никакой силы. А почему нет свинины?
– Мистер Джонни, он говорит – ни к чему класть ее, грудинку-то.
– Сейчас же положи грудинку. Где ты держишь свои припасы?
Негритянка в испуге закатила глаза, указывая на маленький чуланчик, служивший кладовкой, и Скарлетт распахнула ведущую туда дверь. Она обнаружила открытый бочонок с кукурузой на полу, небольшой мешок пшеничной муки, фунт кофе, немного сахара, галлоновую банку сорго и два окорока. Один из окороков,
