и страхи, и муки, когда она не покладая рук трудилась, несмотря на дождь и холод, – все зря. Но кто бы подумал, что этот старый трус Фрэнк может связаться с ку-клукс-кланом, с такими головорезами? И сейчас он уже, может быть, мертв. А если не мертв и янки схватят его, то тут же повесят. И Эшли тоже!
Она до того глубоко вонзила ногти себе в ладонь, что на коже появились четыре ярко-красных полумесяца. Как может Мелани читать так спокойно, когда Эшли в опасности и его могут повесить? Да он, может быть, уже мертв! Но что-то в ровном, мягком голосе, рассказывавшем о горестях Жана Вальжана, сдерживало Скарлетт, не позволяло ей вскочить на ноги и закричать.
Она вспомнила о той ночи, когда Тони Фонтейн явился к ним – измученный, гонимый, без денег. Если бы он тогда не добрался до их дома, если бы они не дали ему денег и свежую лошадь, его бы уже давно повесили. И если Фрэнка с Эшли еще не убили, то они сейчас находятся в таком же положении, как Тони, а пожалуй, и в худшем. Дом-то ведь окружен солдатами, и ни Эшли, ни Фрэнк не могут вернуться, чтобы взять деньги и вещи, – их тут же поймают. И наверно, у всех домов на этой улице стоят вот так же янки, значит, – Фрэнк и Эшли не могут обратиться за помощью и к друзьям. А может, они сейчас уже скачут во весь опор сквозь тьму в Техас.
Но ведь Ретт… быть может, Ретту все же удалось вовремя добраться до них. У Ретта всегда в карманах полно денег. Быть может, он одолжит им достаточно, чтобы они могли продержаться. Но все это очень странно. Чего ради станет Ретт заботиться о безопасности Эшли? Конечно же, он не любит Эшли, конечно, презирает его. Тогда почему… Но раздумывать над этой загадкой ей не дал вновь нахлынувший страх за жизнь Эшли и Фрэнка.
«Ах, это я виновата во всем! – причитала она про себя. – Индия и Арчи правду сказали. Во всем виновата я. Но я ведь никогда не думала, что Фрэнк или Эшли настолько безрассудны, чтобы присоединиться к клану! И я никогда не думала, что мне что-то может угрожать! Да и нельзя мне было поступать иначе. Мелани правду сказала. Люди должны делать то, что положено. А я должна следить за тем, чтобы работали лесопилки! И мне необходимы деньги! А теперь я, наверное, все потеряю и в общем-то по своей вине!»
Прошло немало времени, и вот голос Мелани дрогнул – она осеклась и умолкла. Повернула голову к окну и уставилась в него, точно за стеклом вовсе не стоял солдат-янки и не смотрел на нее. Оголтелые, заметив ее напряженную позу, тоже подняли головы и тоже стали прислушиваться.
Послышался стук копыт и пение – приглушенное закрытыми окнами и дверьми и относимое ветром, но все же отчетливо слышное. Это была самая мерзкая и ненавистная из всех песен – песня про солдат Шермана «Шагая по Джорджии», и пел ее Ретт Батлер.
Не успел он допеть первый куплет, как два других пьяных голоса принялись подпевать – громко, по-дурацки, спотыкаясь на словах, сливая их вместе. У парадного входа раздалась команда капитана Джэффери и послышался быстрый топот ног. Но еще прежде, чем звуки команды долетели до гостиной, дамы в изумлении переглянулись. Ведь пьяные голоса, тянувшие песню вместе с Реттом, принадлежали Эшли и Хью Элсингу.
На дорожке у входа завязался громкий разговор; слышался отрывистый, вопрошающий голос капитана Джэффери, пронзительный, прерываемый дурацким хохотом голос Хью, густой, беззаботный бас Ретта и неестественный, странный голос Эшли, который все повторял:
– Какого черта! Какого черта!
«Нет, это не может быть Эшли! – вертелось в мозгу Скарлетт. – Он же никогда не напивается! А Ретт… Ретт, когда напьется, становится совсем, совсем тихим… он никогда так не шумит!»
Мелани поднялась с места, и вместе с ней поднялся Арчи. Раздался резкий возглас капитана: «Эти двое – арестованы». И Арчи схватился за рукоятку пистолета.
– Нет, – решительно шепнула Мелани. – Нет. Предоставь это мне.
И Скарлетт увидела на ее лице такое же выражение, как в тот день в Таре, когда Мелани стояла на площадке лестницы и, сжимая в