– Я этому не верю. Ты дразнишь меня. Это же приличнейшие люди…
– Самые приличные люди в этом городе голодают, – сказал Ретт. – И благородно прозябают в развалюхах, причем я сомневаюсь, чтобы меня в этих развалюхах приняли. Видишь ли, прелесть моя, я во время войны участвовал здесь в некоторых гнусных делишках, а у людей чертовски хорошая память! Скарлетт, ты не перестаешь меня забавлять. У тебя какая-то удивительная способность выбирать не тех людей и не те вещи.
– Но они же твои друзья!
– Дело в том, что я люблю мерзавцев. Юность свою я провел на речном пароходике – играл в карты, и я понимаю таких людей, как они. Но я знаю им цену. А вот ты, – и он снова рассмеялся, – ты совсем не разбираешься в людях, ты не отличаешь настоящее от дешевки. Иной раз мне кажется, что единственными настоящими леди, с которыми тебе приходилось общаться, были твоя матушка и мисс Мелли, но, видимо, это не оставило на тебе никакого следа.
– Мелли! Да она такая невзрачная, как старая туфля; и платья у нее всегда какие-то нелепые, и мыслей своих нет!
– Избавьте меня от проявлений своей зависти, мадам! Красота еще не делает из женщины леди, а платье – настоящую леди!
– Ах, вот как?! Ну, погоди, Ретт Батлер, я тебе еще кое-что покажу. Теперь, когда у меня… когда у нас есть деньги, я стану самой благородной леди, каких ты когда-либо видел!
– С интересом буду ждать этого превращения, – сказал он.
Еще больше, чем люди, Скарлетт занимали наряды, которые покупал ей Ретт, выбирая сам цвета, материи и рисунок. Кринолинов уже не носили, и новую моду Скарлетт находила прелестной – перед у юбки был гладкий, материя вся стянута назад, где она складками ниспадала с турнюра, и на этих складках покоились гирлянды из цветов, и банты, и каскады кружев. Вспоминая скромные кринолины военных лет, Скарлетт немного смущалась, когда надевала эти новые юбки, обрисовывающие живот. А какие прелестные были шляпки – собственно, даже и не шляпки, а этакие плоские тарелочки, которые носили надвинув на один глаз, а на них – и фрукты, и цветы, и гибкие перья, и развевающиеся ленты. (Ах, если бы Ретт не был таким глупым и не сжег накладные букли, которые она купила, чтобы увеличить пучок, торчавший у нее сзади из-под маленькой шляпки!) А тонкое, сшитое монахинями белье! Какое оно прелестное и сколько у нее этого белья! Сорочки, и ночные рубашки, и панталоны из тончайшего льна, отделанные изящнейшей вышивкой, со множеством складочек. А атласные туфли, которые Ретт ей купил! Каблуки у них были в три дюйма высотой, а спереди – большие сверкающие пряжки. А шелковые чулки – целая дюжина, и ни одной пары-с бумажным верхом! Какое богатство!
Скарлетт без оглядки покупала подарки для родных. Пушистого щенка сенбернара – для Уэйда, которому всегда хотелось иметь щенка; персидского котенка – для Бо; коралловый браслет – для маленькой Эллы; литое колье с подвесками из лунных камней – для тети Питти; полное собрание сочинений Шекспира – для Мелани и Эшли; расшитую ливрею, включая кучерской цилиндр с кисточкой, – для дядюшки Питера; материю на платья – для Дилси и кухарки; дорогие подарки для всех в Таре.
– А что ты купила Мамушке? – спросил ее Ретт, глядя на груду подарков, лежавших на постели в их гостиничном номере, и извлекая оттуда щенка и котенка, чтобы отнести в гардеробную.
– Ничего. Она вела себя отвратительно. С чего это я стану привозить ей подарки, когда она обзывает нас мулами?
– Почему ты так не любишь, когда тебе говорят правду, моя кошечка? Мамушке нужно привезти подарок. Ты разобьешь ей сердце, если этого не сделаешь, а такое сердце, как у нее, слишком ценно, чтобы взять его и разбить.
– Ничего я ей не повезу. Она этого не заслуживает.
– Тогда я сам куплю ей подарок. Я помню, моя нянюшка всегда говорила – хорошо бы, если на ней, когда она отправится на небо, была нижняя юбка из тафты, такой жесткой, чтоб она торчком стояла и шуршала при малейшем движении, а господь бог подумал бы, что она сшита из крыльев ангелов. Я
